Совсем скоро, 6 июня – Пушкинский день в год 225-го юбилея со дня рождения поэта. Сейчас самое, пожалуй, время вспомнить об учителях и наставниках юного Пушкина, одним из которых был Гаврила Романович Державин, сделавший себе поэтическое имя на одах и прочих стихах в адрес царственных особ, писанных высоким штилем.
Не так давно в Издательском Совете Русской Православной Церкви прошел круглый стол, на котором отметили: «Сегодня считается совершенной нормой то, что поэт якобы должен обязательно быть в оппозиции к власти, служить лишь себе, но ни в коем случае не государству. Попробуйте представить себе человека, пишущего оду! Его сразу же засмеют, заклюют, сочтут низким льстецом, несмотря на то, что чувство его может быть совершенно искренним. Более чем два века назад для поэта, как и для государственного деятеля, считалось абсолютно нормальным служить своей стране, служить России, чем Державин и занимался, не испытывая по этому поводу никаких сомнений и угрызений совести», — отметили на Совете.
А вот как описывается знаменитая сцена встречи двух поэтов в книге Александра Самарцева «Александр Сергеевич Пушкин»:
В январе 1815 года предстоял в Лицее переходный экзамен. Готовились к нему самозабвенно. Захотелось блеснуть перед гостями, разрешили приезжать родителям. Встреча гостей походила на парад. Среди прибывших самый важный — Гаврила Романович Державин. Поэт, да не простой, а придворный, рангом не ниже министра. На Пушкина возлагали надежды. Учитель словесности Галич предложил написать стихи и прочесть их на экзамене.
Пушкина и раньше редко видели сочиняющим. Казалось, что строчки рождаются в нем легко, словно он берет их из воздуха. И Пушкин не спешил разуверять. А тут он все чаще стал уединяться, к обеду приходил бледный, никого вокруг не замечал. И только глаза выдавали тайну его молчания.
За три дня до экзамена министр Разумовский лично устроил репетицию. Пушкин читал стихи ему лично. Он назвал их «Воспоминания в Царском Селе».
На экзамене Державин дремал. Когда объявили завершение программы — русскую словесность, слегка крякнул. Оживился, приложил к уху ладонь. Благосклонно кивал, слушая свои знаменитые оды.
С первых строк Пушкина он встрепенулся и даже привстал. Пушкин стоял в двух шагах от Державина, но видел его как в тумане. Упругие строфы улетали конницей в глубь залы. Голова Пушкина была слегка откинута.
Бессмертны вы вовек, о Росски Исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод;
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
Пройдет молва из рода в род.
О громкий век военных споров,
Свидетель славы Россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
Потомки грозные Славян,
Перуном Зевсовым победу похищали.
Их смелым подвигам страшась дивился мир;
Державин и Петров Героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир.
Голос звенел. Дойдя до упоминания державинского имени, он зазвенел на самых высоких нотах. Дальше Пушкин себя уже не помнил. Ошеломленный зал замер. Замер и Державин. От восторга он помолодел лет на пятнадцать. А Пушкин куда-то исчез. Его искали, но не нашли.
За праздничным ужином министр Разумовский намекнул отцу Пушкина Сергею Львовичу о возможной карьере питомца. И пожелал Александру прославиться прозой, а не стихами.
«Оставьте его для поэзии! — с жаром включился в разговор седой классик. — Это будет второй Державин. Я ему лиру передаю! Теперь и умереть можно…»
